Кто из нас не мечтал очутиться в машине времени и перенестись с её помощью лет эдак на сто назад, чтобы своими глазами увидеть, как жил тогда наш Миасс?..

Считайте, что нам повезло. Такая возможность у нас есть. Только вместо машины времени мы воспользуемся "почти дневниковыми" записями сотрудника Ильменского заповедника Антона Скаруцкого, которые хранятся в архивах Миасского краеведческого музея.

"Почти дневниковые" - потому что Антон Антонович Скаруцкий взялся за перо в достаточно преклонном возрасте, но его детские впечатления о Миассе 1916 года, куда он приехал из Белоруссии 11-летним мальчишкой, ярки, свежи и изобилуют подробностями, которые вряд ли встретишь где-либо ещё.

Интересно, что Антон Скаруцкий рассказывает о себе в третьем лице - как о мальчике, которого родные называли коротко и ласково - "Тоня".

…Семья Скаруцких поселилась в доме на Клубничной горе, выкрашенном жёлтой краской и состоявшем из комнаты и кухни.

Соседи-татарчата научили приезжего мальчишку правилам французской борьбы, играм в "бабки" и "шаровки" (городки), а попутно - мастерству "с налёта" лузгать семечки и жевать серу.

"Сера была трёх сортов, - вспоминал автор, - бурая сосновая, не душистая и до невозможности горькая. Шоколадная "листвяная" была хоть и горькая, но душистая. Лучше всех была сера чёрная, вовсе не горькая и приятная. Её добывали из бересты, торговали ею на базаре оптом и в розницу".

Интерес и удивление вызывали у Антона "нищие-профессионалы", которые каждый день приходили под их окна "и, видимо, чтобы не толпиться и друг другу не мешать, соблюдали строгую очередность. Первым возникал старый и заслуженный нищий, за ним - глухонемой. Появившись перед окном, он гудел низко, раскатисто, как из бочки: "И-и-и, дя ди-и-и!" Жалел народ убогого и не скупился. В самом хвосте тащился татарчонок. Невозможно коверкая русский язык, он пел козлиным голосом: "Падайте мыла станка Христарат…" Дразня его, ребята к сему присовокупляли: "Моя бабушка хаварат, моя деушка ниможи, адын-да цукар нигложит". По правде, всей этой нищей братии жилось недурно. За "божий день" они "насобирывали" по мешку белого хлеба, за полцены загоняли его скотине… Тут и на выпивку перепадало. Пироги и деньги оставляли себе на харч".

С не меньшим интересом наблюдал белорусский подросток за жизнью своих соседей. Примечал: "В бытии миасцев существовала незыблемая традиция: по воскресеньям и праздникам, почитай, из каждого дома неслось нестройное песнопение, протяжное и тоскливое, под пиликанье однорядки. Это означало, что народ ест пельмени и пьёт брагу. Пельмени и брага у обитателей Миасского завода были понятиями неразрывными, как бы комплексными. В "казёнке" была водка дешёвая, но не всегда под рукой случалась свободная денежка. А зерно да солод - завсегда под рукой: хоть ты брагу вари, хоть самогонку гони, хоть сусло парь да кулагу".

Ещё одной невидалью для Антона были "бродячие торговцы с незатейливым "ходовым товаром". Становилось ясно, что товар потому "ходовый", что с ним непременно ходят, до хрипоты голося: "Луку берите, луку!..". "Кислицы берите, кислицы!.." "Рыбы берите, рыбы!.." В последнем случае ребята добавляли: "Рыло не бито, рыло!..". Шагали иногда китайцы в синих блузах и с длинными чёрными косами. До отказа нагруженные, они пронзительно гнусавили: "Тавала нада-а-а!". Тут ребятня не могла утерпеть, чтобы не закричать: "Ходя соли нада-а-а!.." - и сразу бросались наутёк. Китайцы были страшно злы и притом вооружены увесистыми железными аршинами"…